Анна Ахматова в годы Великой Отечественной Войны - страница №1/1

Анна Ахматова в годы Великой Отечественной Войны.

Великая Отечественная война советского народа, ко­торую он вел на протяжении четырех долгих лет с гер­манским фашизмом, отстаивая как независимость своей Родины, так и существование всего цивилизованного ми­ра, явилась новым этапом и в развитии советской лите­ратуры. На протяжении двадцати с лишним лет пред­шествующего развития она достигла, как известно, серь­езных художественных результатов. Ее вклад в художе­ственное познание мира заключался прежде всего в том, что она показала рождение человека нового общества. На протяжении этих двух десятилетий в советскую литера­туру постепенно входили, наряду с новыми именами, раз­личные художники старшего поколения. К числу их при­надлежала и Анна Ахматова. Подобно некоторым другим писателям, она в 20-е и 30-е годы пережила сложную мировоззренческую эволюцию.

Война застала Ахматову в Ленинграде. Судьба ее о это время по-прежнему складывалась тяжело-вторично арестованный сын находился в заключении, хлопоты по его освобождению ни к чему не приводили. Известная на­дежда на облегчение жизни возникла перед 1940 годом, когда ей было разрешено собрать и издать книгу избран­ных произведений. Но Ахматова, естественно, не могла включить в нее ни одного из стихотворений, впрямую ка­савшихся тягостных событий тех лет. Между тем твор­ческий подъем продолжал быть очень высоким, и, по сло­вам Ахматовой, стихи шли сплошным потоком, “насту­пая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь...”.

Появлялись и первоначально существовали неоформленно отрывки, названные Ахматовой “странными”, в ко­торых возникали отдельные черты и фрагменты прошед­шей эпохи-вплоть до 1913 года, но иногда память сти­ха уходила еще дальше - в Россию Достоевского и Некрасова. 1940 год был в этом отношении особенно интен­сивен и необычен. Фрагменты прошедших эпох, обрывки воспоминаний, лица давно умерших людей настойчиво стучались в сознание, перемешиваясь с более поздними впечатлениями и странно перекликаясь с трагическими событиями 30-х годов. Впрочем, ведь и поэма “Путем всея земли”, казалось бы, насквозь лирическая и глубоко трагичная по своему смыслу, также включает в себя ко­лоритные фрагменты прошедших эпох, причудливо сосед­ствующих с современностью предвоенного десятилетия. Во второй главке этой поэмы возникают годы юности и едва ли не детства, слышны всплески черноморских волн, но-одновременно-взору читателя предстают... окопы первой мировой войны, а в предпоследней главке появ­ляются голоса людей, произносящих последние новости о Цусиме, о “Варяге” и “Корейце”, то есть о русско-япон­ской войне...

Недаром Ахматова писала, что именно с 1940 года- со времени поэмы “Путем всея земли” и работы над “Рек­виемом”-она стала смотреть на всю прошедшую грома­ду событий как бы с некоей высокой башни.

В годы войны наряду с публицистическими стихами (“Клятва”, “Мужество” и др.) Ахматова пишет и несколь­ко произведений более крупного плана, в которых она осмысливает всю прошедшую историческую громаду ре­волюционного времени, .вновь возвращается памятью к эпохе 1913 года, заново пересматривает ее, судит, мно­гое-прежде дорогое и близкое-решительно отбрасыва­ет, ищет истоков и следствий. Это не уход в историю, а приближение истории к трудному и тяжкому дню войны, своеобразное, свойственное тогда не ей одной историко-философское осмысление развернувшейся на ее глазах грандиозной войны.

В годы войны читатели знали в основном “Клятву” и “Мужество”-они в свое “время печатались в газетах и обратили на себя общее внимание как некий редкий при­мер газетной публицистики у такого камерного поэта, каким была в восприятии большинства А. Ахматова предвоенных лет. Но помимо этих действительно прекрасных публицистических произведений, полных патриотического воодушевления и энергии, она написала немало других, уже не публицистических, но тоже во многом новых для нее вещей, таких, как стихотворный цикл “Луна в зените” (1942-1944), “На Смоленском кладбище” (1942), “Три осени” (1943), “Где на четырех высоких лапах...”

(1943), “Предыстория” (1945) и в особенности фрагмен­ты из “Поэмы без героя”, начатой еще в 1940 году, но в основном все же озвученной годами войны.

Военная лирика А.Ахматовой требует глубокого ос­мысления, потому что, помимо своей несомненной эстети­ческой и человеческой ценности, она представляет интерес и как немаловажная деталь тогдашней литературной жиз­ни, исканий и находок той поры.

Критика писала, что интимно-личная тема в военные годы уступила место патриотической взволнованности и тревоге за судьбу человечества. Правда, если придержи­ваться большей точности, то следовало бы сказать, что расширение внутренних горизонтов в поэзии Ахматовой началось у нее, как мы только что видели на примере “Реквиема” и многих произведений 30-х годов, значитель­но раньше годов войны. Но в общем плане это наблюде­ние верно, и надо заметить, что изменение творческого тонуса, а отчасти даже и метода было свойственно в годы войны не только А. Ахматовой, но и другим художникам сходной и несходной с нею судьбы, которые, будучи прежде далекими от гражданского слова и непривычными к мышлению широкими историческими категориями, тоже переменились и внутренне, и по стиху.

Конечно, все эти перемены, какими бы неожиданными они ни казались, не были столь уж внезапны. В каждом случае можно найти длительное предварительное накоп­ление новых качеств, война лишь убыстрила этот слож­ный, противоречивый и медлительный процесс, сведя его до степени мгновенной патриотической реакции. Мы уже видели, что в творчестве Ахматовой временем такого на­копления были последние предвоенные годы, в особенно­сти 4935-1940, когда диапазон ее лирики, тоже неожи­данно для многих, расширился до возможности освоения политико-публицистических областей: цикл стихов “В со­роковом году” и др.

Это обращение к политической лирике, а также к про­изведениям гражданско-философского смысла (“Путем всея земли”, “Реквием”, “Черепки” и др.) в самый канун Великой Отечественной войны оказалось чрезвычайно важным для ее дальнейшего поэтического развития. Вот этот-то гражданский и эстетический опыт и осознанная цель поставить свой стих на службу трудному дню на­рода и помогли Ахматовой встретить войну стихом воин­ственным и воинствующим. Известно, что Великая Отечественная война не застала поэтов врасплох: в первые же дни сражений большин­ство их уехали, на фронты-в качестве солдат, офицеров, военных корреспондентов; те же, кто не мог участвовать в ратном деле народа непосредственно, стали участника­ми напряженной трудовой жизни народа тех лет. Ольга Берггольц вспоминает об Ахматовой самого начала ленин­градской осады:

“На линованном листе бумаги, вырванном из контор­ской книги, написанное под диктовку Анны Андреевны Ахматовой, а затем исправленное ее рукой выступление по радио-на город и на эфир-в тяжелейшие дни штур­ма Ленинграда и наступления на Москву.

Как я помню ее около старинных кованых ворот на фоне чугунной ограды Фонтанного Дома, бывшего Шере­метьевского дворца, с лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежур­ство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища в саду того же Фонтанного Дома под кленом, воспетым ею в “Поэме без героя”. В то же время она писала стихи, пламенные, лаконичные по-ахматовски чет-веростишия:
Вражье знамя

Растает, как дым,

Правда за нами,

И мы победим!”

“Заходил к Ахматовой,-вспоминает о встрече с ней в августе 1941 года Павел. Лукницкий.-Она лежала- болеет. Встретила меня очень приветливо; настроение у нее хорошее, с видимым удовольствием сказала, что при­глашена выступить по радио. Она-патриотка, и сознание, что она сейчас душой вместе со всеми, видимо, очень ободряет ее”.

Кстати сказать, приведенное Ольгой Берггольц четве­ростишие хорошо показывает, что даже шероховатый язык плаката, столь, казалось бы, далекий от традиционной ма­неры Ахматовой, даже и он, когда возникла в том потреб­ность, вдруг появился и зазвучал в ее стихе, не желавшем быть в стороне ни от общей беды, ни от общего мужества. Ахматова застала блокаду, она видела первые жесто­кие удары, нанесенные столько раз воспетому ею городу. Уже в июле появляется знаменитая “Клятва”:

И та, что сегодня прощается с милым,-

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит!

Муза Ленинграда надела в те тяжелые дни военную форму. Надо думать, что и Ахматовой она являлась тог­да в суровом, мужественном обличье. Но, в отличие от годов первой мировой войны, когда, мы помним, Ахматова переживала чувство безысходной, всезатмевающей скор­би, не знавшей выхода и просвета, сейчас в ее голосе- твердость и мужество, спокойствие и уверенность: “Вражье знамя растает, как дым”. П. Лукницкий верно почувство­вал, что причина этого мужества, и спокойствия-в ощу­щении единства с жизнью народа, в сознании того, “что она сейчас душой вместе со всеми”. Здесь-водораздел, который пролегает между ранней Ахматовой, периода пер­вой мировой войны, и автором “Клятвы” и “Мужества”.

Она не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эва­куированной и живя затем в течение трех лет в Ташкенте, не переставала думать и писать о покинутом городе. Зная о муках блокадного Ленинграда лишь из рассказов, пи­сем и газет, поэтесса чувствовала себя, однако, обязанной оплакать великие жертвы любимого города. Некоторые ее произведения этого времени по своему высокому тра­гизму перекликаются со стихотворениями Ольги Берггольц и других ленинградцев, остававшихся в кольце блокады. Слово “плакальщица”, которым затем так часто и напрас­но упрекали Берггольц, впервые появилось применительно к Ленинграду именно у Ахматовой. Этому слову она при­давала, разумеется, высокое поэтическое значение. Ее стихотворные реквиемы включали в себя слова ярости, гнева и вызова:

А вы, мои друзья последнего призыва,

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена!

Ведь все равно - вы с нами!..

Все на колени, все!

Багряный хлынул свет!

И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами -

Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

А вы, мои друзья последнего призыва!..

Так же относилась к своему поэтическому долгу и Ольга Берггольц. Обращаясь к Городу, она писала:

Не ты ли сам

зимой библейски грозной

меня к траншеям братским подозвал

и, весь окостеневший и бесслезный,

своих детей оплакать приказал?

Твой путь

Конечно, у Ахматовой нет прямых описаний войны- она ее не видела. В этом отношении при всех моментах удивительных подчас совпадений (интонационных и образных), которые иногда обнаруживаются между стихами, написанными в кольце и на Большой земле, их, разумеет­ся, все же нельзя ставить вплотную друг к другу. Стихи О. Берггольц, Н. Тихонова, В. Шефнера, В. Саянова. Вс. Рождественского и других поэтов, находившихся в кольце блокады, активно участвовали в ратном и трудо­вом подвиге ленинградцев; они, кроме того, были насы­щены такими деталями и штрихами жизни, которых не могло быть у людей, находившихся далеко., Но произве­дения Ахматовой в данном случае дороги тем, что они выражали чувства сострадания, любви и скорби, шедшие тогда к Ленинграду со всех концов страны. В ее поэтиче­ских посланиях наряду с патетикой, пронизанной горечью и тоской, было много простой человеческой ласки.

Таковы, например, ее стихи ленинградским детям, в которых много материнских невыплаканных слез и со­страдательной нежности:

Постучись кулачком - я открою.

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда...

Твоего я не слышала стона,

Хлеба ты у меня не просил.

Принеси же мне ветку клена

Или просто травинок зеленых,

Как ты прошлой весной приносил.

Принеси же мне горсточку чистой

Нашей невской студеной воды,

И с головки твоей золотистой

Я кровавые смою следы.

Постучись кулачком - я открою...

Ощущение безраздельной общности с Городом:

Разлучение наше мнимо:

Я с тобою неразличима,

Тень моя на стенах твоих -

было равно в ее поэзии общности со страной, с народом.

Характерно, что в ее военной лирике главенствует широкое и счастливое “мы”. “Мы сохраним тебя, русская речь”, “мужество нас не покинет”, “нам родина приста­нище дала”-таких строк, свидетельствующих о новизне мировосприятия Ахматовой и о торжестве народного на­чала, у нее немало. Многочисленные кровеносные нити родства со страной, прежде громко заявлявшие о себе лишь в отдельные переломные моменты биографии (“Мне голос был. Он звал утешно...”, 1917; “Петроград”, 1919; “Тот город, мне знакомый с детства...”, 1929; “Реквием”, 1935-1940), сделались навсегда главными, наиболее до­рогими, определяющими и жизнь, и звучание стиха.

Родиной оказались не только Петербург, не только Царское Село, но и вся огромная страна, раскинувшаяся на беспредельных и спасительных азиатских просторах. “Он прочен, мой азийский дом”,-писала она в одном из стихотворений, вспоминая, что ведь и по крови (“бабуш­ка-татарка”) она связана с Азией и потому имеет пра­во, не меньшее, чем Блок, говорить с Западом как бы и от ее имени: -

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах.

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, -

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Мужество

С этой точки зрения цикл “Луна в зените” (1942- 1944), отражающий жизнь в эвакуации, представляется не менее важным, чем стихи, посвященные непосредствен­но военной теме. По существу это небольшая поэма, по­строенная по принципу блоковских поэтических циклов. Отдельные стихотворения, составляющие произведение, не связаны между собой никакой внешней сюжетной связью, они объединены общностью настроения и целостностью единой лирико-философской мысли.

“Луна в зените”-одно из наиболее живописных про­изведений Ахматовой. От прежних особенностей поэтики здесь ощутимо сохранена музыкальность (“подтскстовость”) композиции, держащейся на чередовании мотивов и образов, возникающих за внешними рамками стихотво­рения. Полусказочная, таинственная Азия, ее ночной мрак, горький дым ее очагов, ее пестрые сказки-вот началь­ный мотив этого цикла, разом переносящего нас от воен­ных тревог в мир “восточного покоя”. Конечно, покой этот иллюзорен. Едва возникнув в воображении читателя, он тут же, внутри себя, перебивается светоносным видением Ленинграда,-его оберегающий свет, добытый ценою кро­ви, преодолев пространство, вошел в далекую “азийскую” ночь, напомнив о дарованной ценой блокады безопасно­сти. Двуединый мотив Ленинград-Азия рождает третий, наиболее сильный и торжествующий, - мелодию всенарод­ного единства:

Кто мне посмеет сказать, что здесь

Я на чужбине?!.

Луна в зените

Все те же хоры звезд и вод,

Все так же своды неба черны,

Все так же ветер носит зерна,

И ту же песню мать поет.

Он прочен, мой азийский дом,

И беспокоиться не надо...

Еще приду. Цвети, ограда,

Будь полон, чистый водоем.

Луна в зените

А в центре цикла, как его живое пульсирующее серд­це, бьется, разрастается и расходится кругами главный мотив-мотив великой надежды:

Третью весну встречаю вдали

От Ленинграда.

Третью? И кажется мне, она

Будет последней...

Луна в зените

Расширившийся диапазон лирики, во многом иное ви­дение мира, непривычно раскинувшегося и во времени, и в пространстве, пора высокого гражданского опыта, при­несенного войной, - все это не могло не внести в ее твор­чество новых замыслов и поисков соответствующих ху­дожественных форм. Годы войны в творчестве Анны Ах­матовой ознаменованы тяготением к эпосу.

Это обстоятельство говорит о многом. Ведь первые по­пытки создания произведений эпического облика она пред­приняла еще в свой акмеистический период-в 1915 году.

То были уже упоминавшиеся “Эпические мотивы” и, в из­вестной степени, поэма “У самого моря”. Конечно, при­менительно к этим двум произведениям самый термин “эпичность” надо относить почти метафорически, во вся­ком случае чрезвычайно условно,-Ахматова выступает в них преимущественно как лирик.

Но если говорить о поэме “У самого моря”, то все же сама протяженность темы, простирающейся в даль человеческой судьбы, и даже само звучание этой поэмы, вос­производящей мелодику эпической песни, - все невольно намекало о родственности ее произведениям именно эпи­ческого склада.

Что касается “Эпических мотивов”, то, не вкладывая в это название классификационного смысла, Анна Ахма­това имела в виду главным образом широту повествова­тельной интонации, какую она избрала для этих больших стихотворных фрагментов, вбирающих в себя многообраз­ные подробности прекрасно-разноликой жизни. Но между этими двумя произведениями, намекающими,на потенци­альные возможности Ахматовой, и некоторыми ее произ­ведениями военных лет большая принципиальная разни­ца. Несравненно большее сходство можно усмотреть меж­ду ними и “Реквиемом”. В “Реквиеме” мы уже чувствуем неуклонно расширяющуюся, а временами и прямо выхо­дящую наружу эпическую основу. Лирический голос Ах­матовой в этом произведении оказался родственным боль­шому и незнакомому для нее кругу людей, страдания ко­торых она выпевает и поэтически усиливает, как собст­венные.

Если же вспомнить и некоторые другие, уже упоми­навшиеся произведения Ахматовой предвоенных лет, мож­но сказать, что первый реальный выход к широким темам и проблемам эпохи осуществился у нее именно в конце 30-х годов. Однако подлинно новое понимание своего вре­мени и серьезные изменения в содержании стиха возникли у поэта в годы Великой Отечественной войны.

Ахматовский памятливый стих часто уводит к исто­кам современной эпохи, которая в горящий военный день столь блистательно выдерживала суровый экзамен на прочность и зрелость.

Первым признаком начавшихся поисков было, по-видимому, стихотворение “На Смоленском кладбище”. На­писанное в 1942 году, оно могло показаться не имеющим отношения к гремевшей тогда войне. Однако это не так: подобно многим другим художникам военных лет, Ахматова не столько уходит в прошлое, сколько стремится приблизить его к сегодяшнему дню, чтобы установить общественно-временные причины и следствия.

Показательно, что неотступная потребность осмыслить Время, Век, Войну во всей широте исторических перспек­тив, вплоть до той туманной дали столетий, где устойчи­вые очертания русской государственности уже теряются из глаз, уступая свое место поэтическому ощущению нацио­нальной истории,-эта потребность, вырастая из желания удостовериться в прочности и незыблемости нашего се­годняшнего бытия, была свойственна самым различным художникам.

История спешно приближалась к воюющему современ­нику и в эпических миниатюрах А. Суркова 1941 года, и в лирических признаниях К. Симонова, и в документаль­но точных, но всегда поэтически одухотворенных созда­ниях Д. Кедрина, и в исторических вариациях С. Горо­децкого... Более того, трудно назвать поэта, прозаика и драматурга тех лет, у кого в той или иной форме, подчас косвенной и неожиданной, не проступило бы это естест­венное желание ощутить могучую и спасительную толщу национально-исторической плодоносящей почвы.

Трагический и чреватый неожиданными колебаниями день войны настоятельно требовал от художественного сознания включить его в твердые опорные рамы истории.

Художники различного дарования и склада подходили к решению этой сложной задачи по-разному, по-своему.

Ольга Берггольц, например, в своих блокадных поэмах, рисуя точно и достоверно муки осажденного Ленинграда, то и дело направляла свою память к тем революционным координатам советской истории, с которой она была свя­зана биографически: к Октябрю и собственной комсомоль­ской юности, что и помогало ей художественно осмысли­вать ленинградский быт как выражение высокого чело­веческого бытия, как торжество великих идеалов Рево­люции.

Маргарита Алигер и Павел Антокольский в поэмах о советской молодежи тоже не смогли пройти мимо грома­ды времени, сформировавшей советский характер,-в той или иной форме они обратились к воссозданию биогра­фии страны.

Наиболее широко начал в годы войны решать эту же проблему Владимир Луговской. В его “Середине века” оказались воспроизведенными все основные этапы исто­рии Советского государства. Отказавшись от изображения какого-либо объективированного героя, поэт сам высту­пил рассказчиком от лица Истории. То был не только “художественный прием”, помогший поэту использовать свой по преимуществу, как и у А. Ахматовой, лирический талант, но и нечто большее: рядовой участник событий, выступающий от имени истории,-это ведь и есть выра­жение идеалов нового времени.

Все писавшие об Ахматовой, в том числе Л. Озеров, К. Чуковский, А. Твардовский и другие, отмечали столь необычный для ее прежнего творчества историзм-исто­ризм и повествования, и поэтического мышления. “У ран­ней Ахматовой,-справедливо писал Л. Озеров,-мы поч­ти не встретим произведений, в которых было бы описано и обобщено время, были б выделены его характерные черты. В позднейших же циклах историзм определяется как способ познания мира и бытия человека, способ, дик­тующий и особую манеру письма”. Л. Озеров и К. Чуков­ский видят первые серьезные победы историзма у А. Ах­матовой в ее “Предыстории”.

Относительно точности этой даты можно, конечно, спо­рить, в особенности если вспомнить ее стихи 1935-1940 годов, но.несомненно, что первые очевидные достижения в области исторического осмысления действительности от­носятся к годам Великой Отечественной войны. Ведь она тогда не только пишет несколько значительных стихотво­рений соответствующего плана, но и продолжает работу, начатую еще в 1940 году, над “Поэмой без героя”, в ко­торой лирически окрашенный историзм стал.характерней­шей приметой всего повествования. Недаром сказано в одном из ее стихотворений тех лет:

Словно вся прапамять в сознание

Раскаленной лавой текла,

Словно я свои же рыдания

Из чужих ладоней пила.

Это рысьи глаза твои, Азия...

Среди многих и разных стихов, написанных ею в годы войны, то лирически нежных, то проникнутых бессонни­цей и мраком, есть такие, что являются как бы спутника­ми создававшейся одновременно с ними “Поэмы без ге­роя”. В них Ахматова уходит по дорогам памяти-в мо­лодость, в 1913 год, вспоминает, взвешивает, судит, срав­нивает. Большое понятие Времени властно входит в ее лирику и окрашивает ее в своеобразные тона. Она никогда не воскрешала эпоху просто так-ради реконструкции, хотя удивительная память на детали, на подробно­сти, на самый воздух прошедшего времени и быта позво­лила бы ей создать пластичную и густую бытопись. Но вот стихотворение “На Смоленском кладбище”:

А все, кого я на земле застала,

Вы, века прошлого дряхлеющий посев,

Вот здесь кончалось все: обеды у Донона,

Интриги и чины, балет, текущий счет....

На ветхом цоколе - дворянская корона

И ржавый ангелок сухие слезы льет.

Восток еще лежал непознанным пространством

И громыхал вдали, как грозный вражий стан,

А с Запада несло викторианским чванством,

Летели конфетти и подвывал канкан...

Трудно представить себе в прежнем творчестве Ахма­товой не только своеобразную образность этого стихотво­рения, но и его интонацию. Отстраненная от прошлого, ироничная и сухая, эта интонация более всего, может быть, говорит о разительных переменах, происшедших в мироощущении поэтессы. В сущности, в этом маленьком стихотворении она как бы итожит прошедшую эпоху. ~ Здесь главное-ощущение великого водораздела, пролег­шего между двумя веками: прошлым и нынешним, пол­ной и окончательной исчерпанности этого прошлого, невоскресимого, канувшего в могильную пропасть навсегда и бесповоротно. Ахматова видит себя стоящей на этом берегу, на берегу жизни, а не смерти.

Одной из излюбленных и постоянных философских идей, неизменно возникавших у нее, когда она касалась прошлого, является идея необратимости Времени. В сти­хотворении “На Смоленском кладбище” речь идет об эфемерности мнимого человеческого существования, ограниченного пустой быстротекущей минутой. “...Обеды у До-нона, интриги и чины, балет, текущий счет” - в одной этой фразе схвачены и содержание, и суть мнимой, а не подлинной человеческой жизни. Эта “жизнь”, утверждает Ахматова, по своей сути, пустая и ничтожная, равна смерти. Сухие слезы из глаз всеми забытого ржавого ангелочка - вот итог подобного существования л награда за него. Подлинное Время-синонимичное Жизни -появляется у нее, как правило, тогда, когда в стих входит ощущение истории страны, истории народа. В стихах ташкентского периода неоднократно возникали, сменяясь и наплывая друг на друга, то российские, то среднеазиатские пейзажи, проникнутые ощущением бездонности уходящей вглубь национальной- жизни, ее не­поколебимости, прочности, вечности.

В стихотворении “Под Коломной” (“Гуляют маки в красных шапках”) поднимается ввысь осевшая в землю старинная звонкая колокольня и древний запах мяты про­стирается над душным летним полем, раскинувшимся по-русски привольно и широко:

Все бревёнчато, дощато, гнуто...

Полноценно цедится минута

На часах песочных...

В годы войны, угрожавшие самому существованию го­сударства и народа, не только у Ахматовой, но и у многих других поэтов рождалось неотступное стремление вгля­деться в вечный и прекрасный лик Родины. Симоновский широко известный и любимый в те годы мотив трех бере­зок, от которых берет свое начало великое понятие “Ро­дина”, звучал в той или иной форме у всех художников страны. Очень часто этот мотив озвучивался исторически: он рождался из обострившегося тогда ощущения преем­ственности времен, непрерываемости поколений и столе­тий. Фашизм вознамеревался, остановив часы истории, самонадеянно повернуть их стрелки в обратную сторо­ну-в пещерное логово зверя, в темный и кровавый быт древних германцев, властителей опустошенных пространств. Советские художники, обращаясь к прошлому, видели в нем истоки необратимого движения человечества к про­грессу, к совершенствованию, к цивилизации. В годы Ве­ликой Отечественной войны много писалось исторических романов и повестей, пьес и стихов. Художники, как пра­вило, обращались к великим историческим периодам, свя­занным с освободительными войнами, с деятельностью крупных исторических лиц. История неоднократно возни­кала и в агитационной публицистике-у А. Толстого, К. Федина, Л. Леонова... В поэзии непревзойденным ма­стером исторической живописной лирики был Дмитрий Кедрин.

Своеобразие Ахматовой заключалось в том, что она умела поэтически передать само присутствие живого духа времени, истории в сегодняшней жизни людей. В этом от­ношении, например, ее стихотворение “Под Коломной” неожиданно, но органично перекликается с начальными поэмами Вл. Луговского из “Середины века”, в особен­ности со “Сказкой о дедовой шубе”. Ведь Вл. Луговской в этой сказке, как и Ахматова, тоже стремится передать самцй дух России, самую музыку ее извечного пейзажа. В “Сказке о дедовой шубе” он уходит к самым истокам национального бытия, к тому пейзажно-историческому лону, которое еще не называлось, возможно, именем Руси, но из которого Русь родилась, вышла и начала быть. Оп­равдывая свой замысел детской атавистической интуици­ей, он с большой выразительной силой развертывает по­лулегендарные ка"ртины Древней пра-Родины.

Ахматова не уходит в сказку, в предание, в легенду, но ей постоянно свойственно стремление запечатлеть ус­тойчивое, прочное и непреходящее: в пейзаже, в истории, в национальности. Потому-то и пишет она, что

Солнца древнего из сизой тучи

Пристален и нежен долгий взгляд.

Под Коломной

А в другом стихотворении произносит и совсем странные, по первому впечатлению, слова:

Я не была здесь лет семьсот,

Но ничего не изменилось...

Все так же льется божья милость

С непререкаемых высот...

Все те же хоры звезд и вод,

Все так же своды неба черны,

И так же ветер носит зерна,

И ту же песню мать поет...

Я не была здесь лет семьсот...

Вообще тема памяти-одна из главнейших в ее ли­рике военных лет:

И в памяти, словно в узорной укладке:

Седая улыбка всезнающих уст,

Могильной чалмы благородные складки

И царственный карлик - гранатовый куст.

И в памяти, словно в узорной укладке...
И в памяти черной пошарив, найдешь...

Три стихотворения
И. помнит Рогачевское шоссе

Разбойный посвист молодого Блока..

Три стихотворения

Кстати, Блок с его патриотическими концепциями, вы­раженными в “Скифах”, оказался в годы войны воскрешенным именно у Ахматовой. Блоковская тема спаси тельных “азийских” просторов и могучего русского скнфства, уходящего своими корнями в тысячелетнюю земную твердь, прозвучала у нее сильно и выразительно. Она, кроме того, внесла в нее еще и личное отношение к не­сколько расширительной у Блока Азии-России, потому что, волею войны будучи заброшенной в далекий Ташкент, она узнала этот край изнутри-не только символически, но и с его пейзажно-бытовой стороны.

Если у Блока “Скифы” инструментированы в тонах высокого ораторского красноречия, не предполагающего сколько-нибудь приземленных, а тем более бытовых реа­лий, то Ахматова, идя вслед за Блоком в его главной поэтической мысли, всегда конкретна, вещна и предметна. Азия (конкретнее-Средняя Азия) на время сделалась по необходимости ее домом, и она по этой причине внесла в свои стихи то, чего не было у автора “Скифов”,-до­машнее ощущение этой великой цветущей земли, сделав­шейся прибежищем и заслоном в самую тяжкую годину тяжелейшего национального испытания. В ее строчках возникают и “мангалочий дворик”, и цветущие персики, и дым фиалок, и торжественно прекрасные “библейские нарциссы”:

Третью весну встречаю вдали

От Ленинграда.

Третью? И кажется мне, она

Будет последней.

Но не забуду я никогда

До часа смерти,

Как был отраден мне звук воды

В тени древесной...

Персик зацвел, а фиалок дым

Все благовонней.

Кто мне посмеет сказать, что здесь.

Я на чужбине?!

Третью весну встречаю вдали...

Земля древнейшей культуры, Средняя Азия неодно­кратно вызывала в ее сознании образы легендарных во­сточных мыслителей, любовников и пророков. В ее твор­чество периода эвакуации впервые широко вошла фило­софская лирика. Думается, что ее возникновение связано именно с ощущением близости великой философской и поэтической культуры, пронизывающей и землю и воздух этого своеобразного края. Крупнозвездное небо Азии, ше­пот ее арыков, чернокосые матери с младенцами на ру­ках, огромная серебряная луна, так не похожая на петербургскую, прозрачные и с трепетной заботливостью оберегаемые водоемы, от которых зависят жизнь и благо­денствие людей, животных и растений,-все внушало мысль о вечности и нетленности человеческого бытия и мысли:

Наше священное ремесло

Существует тысячи лет...

С ним и без света миру светло.

Но еще ни один не сказал поэт,

Что мудрости нет, и старости нет,

А может, и смерти нет.

Наше священное ремесло...
Эти строчки могли родиться только под азиатским небом.

Излюбленная ахматовская мысль, составившая средо­точие ее позднейшей философской лирики, мысль о бес­смертии неистребимой человеческой жизни, впервые воз­никла и упрочилась у нее именно в годы войны, когда са­мим основам разумного человеческого существования гро­зило уничтожение.

Характерной особенностью лирики Ахматовой военных лет является удивительное по своей неожиданной естест­венности совмещение в ней двух поэтических масштабов: это, с одной стороны, обостренная внимательность к мель­чайшим проявлениям повседневно окружающей поэта жизни, красочные мелочи, выразительные детали, штрихи, звучащие подробности, а с другой-огромное небо над головой и древняя земля под ногами, ощущение вечности, шелестящей своим дыханием у самых щек и глаз. Ахма­това в своих ташкентских стихах необыкновенно красоч­на и музыкальна.
Из перламутра и агата,

Из задымленного стекла,

Так неожиданно покато

И так торжественно плыла, -

Как будто “Лунная соната”

Нам сразу путь пересекла.

Явление луны
Однако наряду с произведениями, навеянными непо­средственно Азией, ее красотой и торжественной величест­венностью, философичностью ее ночей и знойным блиста­нием жгучих полдней, рядом с этим очарованием жизни, рождавшим в ее лирике неожиданное чувство полноты бытия, все время продолжалась, не давала покоя и неустан­но двигалась вперед работа взыскующей поэтической па­мяти. Суровый и кровавый военный день, уносивший ты­сячи молодых жизней, неотступно стоял перед ее глазами и сознанием. Великая, торжественная тишь безопасной Азии была обеспечена неизбывной мукой сражающегося народа: только себялюбец мог забыть о не переставав­шей греметь смертоубийственной войне. Незыблемость вечных основ жизни, живительным и прочным ферментом входившая в ахматовский стих, не могла упрочить и со­хранить уникальное в своем единичном существовании человеческое сердце, но к нему-то прежде всего и должна быть обращена поэзия. Впоследствии, через много лет пос­ле войны, Ахматова скажет:
Наш век на земле быстротечен

И тесен назначенный круг,

А он неизменен и вечен -

Поэта неведомый друг.

Читатель

Люди, воюющие современники-вот что должно быть главной заботой поэта. Это ощущение долга и ответст­венности перед неведомым другом-читателем, перед на­родом может выражаться по-разному: мы знаем в годы войны боевую агитационную публицистику, поднимавшую бойцов в атаку, знаем “Землянку” Алексея Суркова и “Убей его!” Константина Симонова. Сотни тысяч ленин­градцев, не переживших первой блокадной зимы, унесли с собой в могилы неповторимый сестринский голос Ольги Берггольц...

Искусство, в том числе и поэзия Великой Отечествен­ной войны, было многообразным. Ахматова внесла в этот поэтический поток свою особую лирическую струю. Ее омытые слезами стихотворные реквиемы, посвященные Ленинграду, были одним из выражений всенародного со­страдания, шедшего к ленинградцам через огненное коль­цо блокады на протяжении бесконечных осадных лет;, ее философические раздумья о многослойной культурной тверди, покоящейся под ногами воюющего народа, объек­тивно выражали общую уверенность.в неуничтожимости и неистребимости жизни, культуры, национальности, на которые столь самонадеянно замахнулись новоявленные западные гунны.

И наконец, еще одна и, может быть, наиважнейшая сторона ахматовского творчества тех лет-это попытки синтетического осмысления всей прошедшей панорамы времени, попытки отыскать и показать истоки великих блистательных побед советского народа в его битве с фа­шизмом. Фрагментарно, но настойчиво Ахматова воскре­шает отдельные страницы прошлого, пытаясь найти в них не просто характерные подробности, сохраненные памятью и документами, но главные нервные узлы предшествующе­го исторического опыта, его отправные станции, на кото­рых и она сама когда-то бывала, не догадываясь о пред­уготовленных ей далеких исторических маршрутах.

Все годы войны, хотя и с большими подчас перерывами, шла у нее работа над “Поэмой без героя”, являющейся по сути дела Поэмой Памяти. Многие стихи того време­ни внутренне сопутствовали поэме, незримо подталкивали ее, обтачивали и формировали ее обширный и не сразу прояснившийся замысел. Упоминавшееся уже стихотворе­ние “На Смоленском кладбище”, например, заключало в себе, безусловно, одну из главнейших мелодий “Поэмы без героя”: мелодию обратного пересчета времени, пере­оценки ценностей, разоблачения мишурности внешне рес­пектабельного и благополучного существования. Его об­щий саркастический, презрительный тон тоже заметно пе­рекликается с некоторыми вдохновенно злыми, почти са­тирическими страницами поэмы.

Историзм мышления не мог не сказаться и на некото­рых новых особенностях лирического повествования, по­явившихся у Ахматовой в годы войны. Наряду с произве­дениями, где ее лирическая, субъективно-ассоциативная манера остается прежней, у нее появляются стихи необыч­ного повествовательного облика, как бы прозаические по своему колориту и по характеру вкрапленных в них реа­листических примет бытовой стороны эпохи. В особенно­сти это относится к “Предыстории”. Она как бы завершила собой тот цикл развития, что был обозначен и начат стихотворением “На Смоленском кладбище”. “Предысто­рия” имеет знаменательный эпиграф: “Я теперь живу не гам”-из пушкинского “Домика в Коломне”.

Ахматова, таким образом, окончательно и резко отде­ляет себя от предшествующей эпохи-не столько, конеч­но, биографически, сколько психологически. Это-80-е го­ды XIX века. Они воссоздаются поэтессой с помощью тех общеисторических и общекультурных источников, что прочно связаны в нашем представлении с эпохой Досто­евского и молодого Чехова, победительными замашками российского капитализма и с последними гигантскими фигурами русской культуры, главным образом с Толстым. Ахматова вспоминает в “Предыстории” также Некрасова и Салтыкова:
И визави меня живут -

Некрасов И Салтыков...

Обоим по доске Мемориальной.

О, как было б страшно

Им видеть эти доски!..

Предыстория
Л. Толстой возникает в “Предыстории” как автор “Анны Карениной”. Это не случайно: эпоха 70-80-х го­дов-каренинская эпоха. Но вглядимся внимательнее в само стихотворение:

Россия Достоевского. Луна

Почти на четверть скрыта колокольней.

Торгуют кабаки, летят пролетки,

Пятиэтажные растут громады

В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.

Везде танцклассы, вывески менял,

А рядом: “Henriette”, “Basil”, “Andre”

И пышные гроба: “Шумилов-старший”...

Предыстория
Как видим, это не тот традиционный для Ахматовой и Блока “оснеженный” Петербург, а нечто совершенно иное. Взгляд автора на эпоху, запечатленную в облике города, жёсток и точен. Как и в стихотворении “На Смоленском кладбище”, здесь отчетливо звучит сатирическая нота, однако без какого-либо внешне сатирического смещения пропорций: все реально, точно, почти документально, а по своей образной системе-почти прозаично. По виду- это страничка прозы, отрывок из романа, обрисовываю­щий обычную для романного действия фабульную экспо­зицию.

Упоминание имени Достоевского, Гороховой улицы и колокольни живо вызывает в памяти привычный уголок Петербурга Достоевского-Сенную площадь, неподалеку от которой, близ Садовой, жил студент, решившийся на убийство старухи-процентщицы. Содержательная сжа­тость этого небольшого куска вообще поразительна. Дух Достоевского, мятущийся над призрачным Петербургом, придает всей нарисованной картине некий обобщенно-сим­волический смысл, укладывающийся в привычную лите­ратурную традицию; но растущие пятиэтажные громады, вывески менял, танцклассы и, как венец всему, “пышные гроба: “Шумилов-старший”-”се это материально-пошлое естество чьей-то чуждой и враждебной Городу сытно-жи­вотной жизни. Как ново и необычно такое изображение для творчества Анны Ахматовой!

Шуршанье юбок, клетчатые пледы,

Ореховые рамы у зеркал,

Каренннской красою изумленных,

И в коридорах узких те обои,

Которыми мы любовались в детстве,

И тот же плющ на креслах...

Все разночинно, наспех, как-нибудь...

Отцы и деды непонятны. Земли

Заложены. И в Бадене - рулетка...

Предыстория

Корней Чуковский, отчасти свидетель и очевидец кон­ца той эпохи, по поводу этого стихотворения говорит:

“Я застал конец этой эпохи и могу засвидетельство­вать, что самый ее колорит, самый запах переданы в “Предыстории” с величайшей точностью.

Мне хорошо памятна эта бутафория семидесятых го­дов. Плюш на креслах был едко-зеленого цвета, или - еще хуже, малинового. И каждое-кресло окаймлялось густой бахромой, словно специально созданной для соби­рания пыли. И такая же бахрома на портьерах. Зеркала действительно были тогда в коричневых ореховых рамах, испещренйых витиеватой резьбой с изображением роз или бабочек. “Шуршанье юбок”, которое так часто по­минается в романах и повестях того времени, прекрати­лось лишь в двадцатом столетии, а тогда, в соответствии с модой, было устойчивым признаком всех светских и по­лусветских гостиных. Чтобы нам стало окончательно ясно, какова была точная дата всех этих разрозненных обра­зов, Ахматова упоминает об Анне Карениной, вся траги­ческая жизнь которой крепко спаяна со второй половиной семидесятых годов.

11 класс А. А. Ахматова. Война и послевоенные годы. Итог жизни и творчества. «Поэма без героя»

Цель: ознакомить учащихся с особенностями творчества А. А. Ахматовой во время Великой Отечественной войны и в послевоенные годы; показать, как история страны преломляется и отражается в её творчестве; совершенствовать навыки и умения анализа и интерпретации лирического произведения как художественного целого; способствовать обогащению кругозора учащихся.

Оборудование: презентация об А. А. Ахматовой, высказывания об А. А. Ахматовой (на доске).

Прогнозируемые результаты: учащиеся выразительно читают стихотворения А. А. Ахматовой, анализируют их, раскрывая глубину и богатство лирического содержания; отмечают достоинства поэтического языка, определяют мотивы и темы творчества А. А. Ахматовой во время Великой Отечественной войны и в послевоенные годы; интерпретируют стихотворения; отмечают своеобразие лирической героини в поэзии А. А. Ахматовой.

ХОД УРОКА

1. Организационный этап

2. Актуализация опорных знаний

Беседа

Какие темы, образы, конфликты привлекают внимание А. А. Ахматовой в ранний период творчества (сборники «Вечер», «Чётки»)?

Как изменялись тематика, настроения, ритмика в более поздних произведениях поэтессы?

В чём своеобразие жанра и композиции поэмы «Реквием»?

Что вам известно об истории создания поэмы?

Какую роль играют в ней «Эпиграф», «Посвящение» и «Эпилог»?

III. Постановка цели и задач урока. Мотивация учебной деятельности

Учитель:

Война застала А. А. Ахматову в Ленинграде. Судьба её в это время по-прежнему складывалась тяжело: вторично арестованный сын находился в заключении, хлопоты по его освобождению ни к чему не приводили. Известная надежда на облегчение жизни возникла перед 1940 г., когда ей было разрешено собрать и издать книгу избранных произведений. Но А. А. Ахматова не могла включить в неё ни одного из стихотворений, напрямую касавшихся тягостных событий тех лет.

В годы войны наряду с публицистическими стихами («Клятва», «Мужество» и др.) поэтесса пишет и несколько произведений более крупного плана, в которых она осмысливает всю историческую значимость революционного времени, вновь возвращается памятью к эпохе 1913 г.

Творческим синтезом поэтического развития А. А. Ахматовой является «Поэма без героя», над которой она работала более двадцати лет (1940-1962). Личная судьба поэта и судьба её «поколения» получили здесь художественное освещение и оценку в свете исторической судьбы не только современников, но и её родины.

IV. Работа по теме урока.

Заслушивание сообщений учащихся по теме

«Война в судьбе и поэзии Анны Ахматовой»

Слово учителя

- Во время Великой Отечественной войны А. А. Ахматова была эвакуирована в Ташкент, в Ленинград вернулась в 1944 г. В годы войны тема Родины становится ведущей в её лирике. В стихотворении «Мужество», написанном в феврале 1942 г., судьба родной земли связывается с судьбой родного языка, родного слова, которое служит символическим воплощение духовного начала России:

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,

Не горько остаться без крова,-

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесём,

И внукам дадим, и от плена спасём

Навеки!

Во время войны на первый план выдвинулись общечеловеческие ценности: жизнь, дом, семья, родина. Многие считали невозможным возврат к довоенным ужасам тоталитаризма. Так что идея стихотворения «Мужества» не сводится к патриотизму. Духовная свобода навеки, выраженная в вере в свободу русского слова,- вот ради чего народ совершает свой подвиг.

Аналитическая беседа по стихотворению «Мужество»

К чему призывает поэтесса своих соотечественников?

Почему стихотворение имеет такое название - «Мужество»?

Отчего поэт придаёт такое великое значение слову и родному

языку?

есть в этих стихотворениях?

Обобщение учителя

- Творчество А. А. Ахматовой периода Великой Отечественной войны оказалось во многом созвучным официальной советской литературе того времени. За героический пафос поэта поощряли: позволили выступить по радио, печатали в газетах и журналах, обещали издать сборник. А. А. Ахматова была в смятении, поняв, что «угодила» власти.

В годы войны «культурным» героем ахматовской лирики становится Петербург - Петроград - Ленинград, трагедию которого поэт переживает как глубоко личную. А. А. Ахматовой казалось, что войну она не переживёт. В эвакуации и после возвращения в Ленинград поэт пишет «Три осени» (1943) и «Есть три эпохи у воспоминаний.» (1945). Первое - трагические размышления об исходе жизни, второе - одно из самых мужественных и жестоких стихотворений ХХ в. - посвящено концу памяти. Страшнее смерти, по А. А. Ахматовой, может быть только забвение.

Работа над идейно-художественным содержанием поэмы

«Поэма без героя»

1) Рассказ учителя

- «Поэма без героя» создавалась на протяжении многих лет. «Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный Дом,- пишет о ней А. А. Ахматова,- в ночь на 27 декабря 1940 г., прислав как вестника ещё осенью один небольшой отрывок. Я не звала её. Я даже не ждала её в тот холодный и тёмный день моей последней ленинградской зимы. В ту ночь я написала два куска первой части («1913 год») и «Посвящение». В начале января я почти неожиданно для себя написала «Решку», а в Ташкенте (в два приёма) - «Эпилог», ставший третьей частью поэмы, и сделала несколько существенных вставок в обе первые части. «Я посвящаю эту поэму памяти её первых слушателей - моих друзей и сограждан, погибших в Ленинграде во время осады. Их голоса я слышу и вспоминаю их отзывы теперь, когда читаю поэму вслух, и этот тайный хор стал для меня навсегда оправданием этой вещи» (А. А. Ахматова).

Это произведение - раздумья поэта о своей эпохе и своей судьбе, о прошлом и настоящем. Минувшее помогает Анне Андреевне осмыслить настоящее. Поэт погружается в глубины воспоминаний, она как бы вновь возвращает к жизни явления, события и чувства, которые ушли в прошлое. Память для поэта - это непрерывная жизнь души, но часто воскреснувшее прошлое несёт в себе и внутренний драматизм, сожаление о несбывшемся, о невосполнимых потерях, к которым сердце не может быть равнодушным.

Аналитическая беседа

А. А. Ахматова в одном из писем утверждала: «Тем же, кто не знает некоторые «петербургские обстоятельства», поэма будет непонятна и неинтересна». О каких «петербургских обстоятельствах» идёт речь? Какие реальные события и лица стали поводом для лирических раздумий героини поэмы?

В чём своеобразие замысла «Поэмы без героя», её жанра и композиции?

Каким предстаёт Серебряный век в «Поэме без героя»? Какие строки поэмы, на ваш взгляд, особенно ярко характеризуют «серебряный век»?

Как вы объясните смысл названия «Поэма без героя»? Как решается в поэме проблема героя?

Проблемный вопрос

Современный исследователь Р. Д. Тименчик важнейшими темами «Поэмы без героя» называет «познание» и «самопознание». Какие фрагменты и образы в поэме подтверждают данное суждение? Как связаны с авторским замыслом «Поэмы без героя» цитаты из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»?

Выводы

В “Поэме без героя” можно выделить несколько сквозных тем, связанных между собой идейно и композициозно:

вина (грехи) поколения - возмездие за них (неё) - покаяние - искупление; Судейкина и Вс.Князев;

2) личные грехи лирической героини и её богемного окружения и в той же цепи - мотив двойничества (“двойник-грешница” и “двойник-искупитель”);

3) отражение грехов жителей на судьбе города, в особенности грехов петербургской богемы начала века;

4) связь судьбы поколения, личной судьбы героини и судьбы города с исторической судьбой России (отступничество от традиционных ценностей - возмездие в лице катаклизмов ХХ века - искупление страданиями эпохи репрессий и Великой Отечественной войны - возвращение через эти страдания к прежним ценностям, что должно привести к спасению России.

- «Поэма без героя» кончается на самом тяжёлом времени войны. Воскресив в её начальной главе далёкий 1913 г., осознав и запечатлев, как всегда, бескомпромиссно и сурово, внутренние повороты своей жизни, Ахматова пришла в «Эпилоге» к великому и нетленному образу Родины, вновь стоящей на самом переломе двух грандиозных эпох. Поэма как начиналась, так и кончается трагедийно, но трагедийность «Эпилога» существенно отличается от самой атмосферы «Петербургской повести». В «1913 годе» героиня, вовлекаемая в хоровод призраков, нередко находилась на грани трагической опустошённости. Видения прошлого вызывали у неё сознание трагической вины, как бы сопреступления, соучастия в некоей общей драме, где она тоже сыграла свою - и немаловажную - роль.

В «Эпилоге» автор, не забывая о прошлых и тяжких для души наслоениях времён, целиком отдаётся сегодняшнему дню. Заботы и треволнения, новая, на этот раз всеобщая и потому несравненно более серьёзная, народная беда волнуют А. А. Ахматову в чрезвычайной степени. Заслушивание сообщения учащихся «Конец творческого пути. Итоги жизни А. А. Ахматовой»

V. Рефлексия. Подведение итогов урока

Заключительное слово учителя

- Трудным и сложным был путь Анны Андреевны Ахматовой. Начав с акмеизма, но оказавшись уже и тогда значительно шире этого довольно узкого направления, она пришла в течение своей долгой и тяжёлой жизни к реалистичности и историзму.

Что запомнилось вам из её творчества, какие уроки можно извлечь из её произведений?

М. Шагинян писала, что «Ахматова умеет быть потрясающе народной без фальши, с суровой простотой и с бесценной скупостью речи. Изысканная петербуржанка, питомица когда-то модного акмеизма,- она таит под этой личиною чудеснейшую, простейшую, простонародную лирику »

VI. Домашнее задание

Творческое задание: подготовить развёрнутый письменный ответ на вопрос: «Что открыла мне поэзия А. А. Ахматовой?»

Творчество Ахматовой в эпоху Великой Отечественной войны

«первой манеры». Ахматова подошла к началу новых испытаний, ждавших народ в годы Великой Отечественной войны, с огромным, выношенным и выстраданным опытом гражданской поэзии. Интенсивно продолжавшееся все эти годы философское осмысление, времени вскоре сказалось в целом ряде произведений, написанных во время Великой Отечественной войны, во многом по-иному итожащих пройденный жизненный путь.

Подняв волну, проходит пароход.

О есть ли что на свете мне знакомей,

Чем шпилей блеск и отблеск

Как щелочка, чернеет переулок.

Садятся воробьи на провода.

И наизусть затверженных прогулок

Соленый привкус - тоже не беда.

Традиционный петербургский пейзаж, хорошо знакомый нам по ее прежним произведениям, просвечен в этом стихотворении какой-то кроткой улыбкой, растворяющейся в бликах весеннего нежного солнца, медленной подвижности вод и мерцании высоких шпилей. Солнечные часы на Меншиковом доме показывали два месяца до войны.

явилась новым этапом и в развитии советское литературы. На протяжении двадцати с лишним лет предшествующего развития она достигла, как известно, серьезных художественных результатов. Ее вклад в художественное познание мира заключался прежде всего в том, что она показала рождение человека нового общества. На протяжении этих двух десятилетий в советскую литературу постепенно входили, наряду с новыми именами; различные художники старшего поколения. К числу их принадлежала и Анна. Ахматова. "Подобно некоторым другим писателям, она в 20-е и 30-е годы пережила сложную Мировоззренческую эволюцию.

надежда на облегчение жизни возникла перед 1940 годом, когда ей было разрешено собрать и издать книгу избранных произведений. Но Ахматова, естественно, не могла включить в нее ни одного из стихотворений, впрямую касавшихся тягостных событий тех лет. Между тем творческий подъем продолжал быть очень высоким, и, по словам Ахматовой, стихи шли сплошным потоком, «наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь...».

Появлялись и первоначально существовали неоформленно отрывки, названные Ахматовой «странными», в которых возникали отдельные черты и фрагменты прошедшей эпохи - вплоть до 1913 года, но иногда память, стиха уходила еще дальше-в Россию Достоевского и Некрасова, 1940 год был в этом отношении особенно интенсивен и необычен. Фрагменты прошедших эпох, обрывки воспоминаний, лица давно умерших людей настойчиво случались в сознание, перемешиваясь с более поздними впечатлениями и странно перекликаясь с трагическими событиями 30-х годов. Впрочем, ведь и поэма «Путем всея земли», казалось бы, насквозь лирическая и глубоко трагичная по своему смыслу, также включает в себя колоритные фрагменты прошедших эпох, причудливо соседствующих с современностью предвоенного десятилетия. Во второй главке этой поэмы возникают годы юности и едва ли не детства, слышны всплески черноморских воли, по - одновременно - взору читателя предстают... окопы первой мировой войны, а в предпоследней главке появляются голоса людей, произносящих последние новости о Цусиме, о «Варяге» и «Корейце», то есть о русско-японской войне...

Недаром Ахматова писала, что именно с 1940 года - со времени поэмы «Путем всея земли» и работы над «Реквиемом» она, стала смотреть на всю прошедшую громаду событий как бы с некоей высокой башни. В годы войны наряду с публицистическими стихами («Клятва», «Мужество» и др.) Ахматова пишет и несколько произведений более крупного плана, в которых она осмысливает всю прошедшую историческую громаду революционного времени, вновь возвращается памятью к эпохе 1913 года, заново пересматривает ее, судит, многое- прежде дорогое и близкое - решительно отбрасывает, ищет истоков и следствий. Это не уход в историю, а приближение истории к трудному и тяжкому дню войны, своеобразное, свойственное тогда не ей одной историко-философское осмысление развернувшейся на ее глазах грандиозной войны.

В годы войны читатели знали в основном «Клятву» и «Мужество» - они в свое время печатались в газетах и обратили на себя общее внимание как некий редкий пример газетной публицистики у такого камерного поэта, каким была в восприятии большинства А. Ахматова предвоенных лет. Но помимо этих действительно прекрасных публицистических произведений, полных Патриотического воодушевления и энергии, она написала немало других, уже не публицистических, но тоже во многом новых для нее вещей, таких, как стихотворный цикл «Луна в зените» (1942-1944), «На Смоленском кладбище» (1942), «Три осени» (1943), «Где на четырех высоких лапах...» (1943), «Предыстория» (1945) и в особенности фрагменты из «Поэмы без героя», начатой еще в 1940 году, но в основном все же озвученной годами войны.

«г. Ульяновск 2015 Содержание Введение..3-5 Глава I. Анна Ахматова: жизнь и судьба. Место Ахматовой в русской поэзии XX века..5-7 Первые книги..8-16 Война и революция (1914-1917 г.г.) ...»

Методическая разработка

по теме «Анна Ахматова: жизнь и судьба».

Работу выполнила:

Демьяченкова Александра Михайловна,

учитель русского языка и литературы

МОУ Новоульяновская СШ №2

г. Ульяновск

Введение ……………………………………………………………………………..3-5

Глава I. Анна Ахматова: жизнь и судьба.

Место Ахматовой в русской поэзии XX века. ………………………………….5-7

Первые книги……………………………………………………………………..8-16

Война и революция (1914-1917 г.г.) …………………………………………...17-19

Поэма «Реквием»………………………………………………………………...20-25

В годы Великой Отечественной войны………………………………………...26-30

Последние годы жизни…………………………………………………………..31-34

Введение

Данная работа посвящена исследованию жизненного и творческого пути А.А. Ахматовой. Ахматовская поэзия неоднократно становилась объектом исследования критиков и литературоведов на протяжении почти ста лет. Она оказалась в центре внимания уже в 1910-е годы. Сама поэтесса называла пророческой статью Н. Недоброго «Анна Ахматова» (1915). Одной из наиболее значимых в оценках и суждениях она считала работу В. Жирмунского «Преодолевшие символизм». Об особенностях художественной манеры молодого поэта до революции писали М. Кузмин («Предисловие к первой книге стихов А.А. Ахматовой «Вечер», 1912), В. Чудовский («По поводу стихов Анны Ахматовой, 1912), Н.Гумилев («Анна Ахматова. «Четки»,1914) и другие. С 1920-х годов творчество А. Ахматовой изучалось представителями разных литературоведческих школ и направлений.

Но в связи с негласным запретом поэзии А. Ахматовой в середине 1920-х, а затем и в 1940-е годы отечественная критика её забыла. После мюнхенской публикации «Реквиема» (1963) усиливается интерес к её творчеству со стороны зарубежных переводчиков и литературоведов, начали писать о ней и в России. «Возвращение» А. Ахматовой в русскую поэзию XX века сопровождалось возрождением «голосов» её эпохи, зашифрованных в её текстах. С 1960-х годов и до сегодняшнего дня не ослабевает интерес исследователей к проблеме интертекстуальности, диалога автора со всею предшествующей культурой.

Классикой ахматоведения считаются научные труды Е. Донина, В.М. Жирмунского, В.В. Виноградова, А. Наймана, А.И. Павловского, А. Хейт и других литературоведов. Труды этих выдающихся ученых стали методической основой моей работы.

И все же в литературоведении о жизни и творчестве Анны Ахматовой все еще ощущается недостаток работ, посвященных эволюции лирической системы поэтессы, анализу её художественного мышления на разных этапах творчества, особенно в 1940 – 1960-е годы.

Следует также отметить, что работа отвечает содержательной стороне школьной программы по литературе, которая отмечает «необходимость рассмотрения всех основных потоков литературы XIX- XX веков как высокого патриотического и гуманистического единства».

А поэзия Анны Ахматовой, как известно, представляет собой яркий пример любви к Родине и является одной из страниц духовного опыта великой русской культуры.

Целью моей работы является исследование жизненного и творческого пути Анны Ахматовой через мировоззренческие основы поэтессы, анализ её художественного мышления на разных этапах творчества.

Реализация этой цели осуществлялась последовательным решением следующих задач:

1) Изучение литературных источников о жизни и творчестве А.Ахматовой таких авторов, как В.В. Виноградов, Е. Донин, В.М. Жирмунский, Н. Лейдерман, А. Найман, А. Павловский и других.

3) Исследование творчества Анны Ахматовой последних лет жизни.

4) Разработка одной из актуальных тем современной литература – «Образ родной земли в поэзии Анны Ахматовой».

Работа состоит из введения, в котором указана актуальность выбранной темы, основной части, включающей главу 1 «Анна Ахматова: личность и судьба», главу 2 «Из опыта работы. Тема Родины в творчестве А. Ахматовой» и Заключения. В заключении сделаны выводы о проделанной работе по теме, о реализации поставленных целей и задач.

Выполненная работа имеет, на мой взгляд, большую практическую значимость, так как в ней широко представлен и обобщен материал о жизни и творчестве А. Ахматовой через мировоззренческие основы поэтессы. Разработка темы Родины в творчестве Анны Ахматовой отвечает современным требованиям реализации национальных приоритетов в контексте стандартов второго поколения. Данный материал может быть использован при подготовке и проведении уроков, спецкурсов, элективных курсов, факультативных занятий, внеклассных мероприятий, посвященных жизни и творчеству Анны Ахматовой.

Место Ахматовой в русской поэзии ХХ века.

Она связала эти времена

в туманно-теневое средоточье,

и если Пушкин – солнце, то она

в поэзии пребудет белой ночью…

И ты, распад всемирный, не убий

Ту связь времен, - она еще поможет.

Ведь просто быть не может двух Россий,

Как быть и двух Ахматовых не может. Е. Евтушенко. Памяти Ахматовой.

Поэзия Ахматовой являет собой небывалый синтез нежной женственности и доходящей до героизма мужественности, тонкого чувства глубокой мысли, эмоциональной выразительности и редкой для лирики изобразительности, краткости и исключительной смысловой ёмкости, предельной словесной точности и недоговоренности, предполагающей широчайшие ассоциации, строгого ощущения современности, «бега времени», постоянной памяти о прошлом и поистине пророческого предвидения, неповторимо индивидуального и социального, имеющего важнейшее значение для народа и всего человечества, национального и приобщающего к мировой культуре, смелого новаторства и укорененности в традициях. Такой многослойный синтез характеризует ахматовскую поэзию как одно из вершинных явлений литературы ХХ века, который сделал возможным соединение того, что прежде казалось несоединенным.

«Златоустой Анной Всея Руси» назвала Ахматову Марина Цветаева. Гениальное пророчество Цветаевой оправдалось: Анна Ахматова стала не только поэтическим, но и этическим, нравственным знаменем своего века.

Выдающиеся поэты-современники сразу же отметили: подражание другим, робкой неопытности раннего периода у неё как бы не было. Поэтическое слово Ахматова изначально было легким, хрупким, трепетным, «ломким» и одновременно царственным, величавым. Вспомним её понимание царственности Слова:

Ржавеет золото, и истлевает сталь,

Крошится мрамор. К смерти всё готово.

Всего прочнее на земле – печаль

И долговечней – царственное слово.

Сложное единство хрупкости, интимности и царственности, державности, прочности сразу же подчеркнули многие в лирике Ахматовой. Как-то изначально чувствовалось, что эта поэтесса выросла в великой стране. Она, с детства больная туберкулёзом, призналась позднее: «И кто бы поверил, что я задумана так надолго, и почему я этого не знала». Современники же заметили эту предельную прочность её очаровательного изящества. Они писали о «патрицианском профиле», о её изысканно-горделивой фигуре с царственной осанкой, о ней, как «Музе Петербургской» (даже Царско-сельской), даже, о её испанской шали на плечах и о многом другом:

Такою беззащитною пришла ты,

Из хрупкого стекла хранила латы,

Но в них дрожат, тревожны и крылаты,

Зарницы…

(М.Кузьмин)

Вполоборота – о печаль! –

На равнодушных поглядела.

Спадая с плеч, окаменела

Ложноклассическая шаль.

(О.Мандельштам)

В начале века профиль странный

(Истончен он и горделив)

Возник у лиры…

(С.Городецкий)

Ахматова – жасминный куст,

Обожженный асфальтом сырым,

Тропу ль утратила к пещерам,

Где Данте шел и воздух густ…

Средь русских женщин Анной дальней

Она, как облачно, сквозит

Вечерней проседью ранит.

Возвышенная стилистика присутствует и в серии живописных портретов Ахматовой, созданных К.Петровым-Водкиным, Ю.Анненковым, итальянцем А.Модильяни, Н.Ильтманом, Г.Верейским.

Ахматова по праву заняла своё особое место в блистательном ряду русских поэтов послеблоковской России, в ряду великих своих современников: Маяковского, Пастернака, Есенина, Цветаевой, Гумилева, Мандельштама.

Первые книги.

Ахматова начала писать стихи ещё в детстве и сочиняла их, по её словам, великое множество. От тех стихов, аккуратно записывавшихся на пронумерованных страницах, почти ничего не сохранилось, но те отдельные произведения, что известны, показывают весьма характерные «ахматовские» черты. Первое, что сразу же останавливает взгляд, это лаконичность формы, строгость и четкость рисунка, а также какая-то внутренняя, почти драматическая напряженность чувства. Есть в этих стихах и чисто ахматовская недосказанность, едва ли не самая знаменитая её черта как художника. Недосказанность парадоксально сосуществует у неё с совершенно чёткими и почти стереоскопическим изображением

Молюсь оконному лучу –

Он бледен, тонок, прям.

Сегодня я с утра молчу,

А сердце – пополам.

На рукомойники моем

Позеленела медь.

Но так играет луч на нем,

Что весело глядеть.

Такой невинный и простой

В вечерней тишине,

Но в этой храмине пустой

Он словно праздник золотой

И утешение мне.

(Молюсь оконному лучу)

Это стихотворение сложено буквально из обихода, из житейского немудреного быта – вплоть до позеленевшего рукомойника, на котором играет бледный вечерний луч. Невольно вспоминаются слова, сказанные Ахматовой в старости, о том, что стихи « растут из сора», что предметом поэтического воодушевления и изображения может стать даже пятно плесени на сырой стене, и лопухи, и крапива, и серый забор, и одуванчики. Вряд ли в те ранние годы она старалась сформулировать своё поэтическое кредо, как это сделала позднее в цикле. Тайны ремесла, но самое важное в её «ремесле» - жизненность и реалистичность, способность увидеть поэзию в обычной жизни – уже было заложено в её таланте самой природой.

1910 и последующие два – три года были для Ахматовой лишь предысторией её жизни. Начало 10-х годов было отмечено Гумилёва, обрела дружбу с художником Амадео Модильяни и выпустила первую книгу – «Вечер», принесшую его славу.

С Гумилевым она была знакома с гимнастических лет – по Царскому Селу. Ахматова называла годом их знакомства 1903 год, когда ей было 14, а ему 17 лет. Аня Горенко вначале достаточно холодно относилась к ухаживаниям долговязого подростка, называя их «притязаниями», лишь они 25 апреля 1910 года в Никольской слободке под Киевом, в Никольской церкви. Они были людьми, по-видимому, равновеликими в поэтическом таланте, что не могло не осложнять их жизни.

Последняя вышла в 1910-м году и была посвящена Ахматовой («Жемчужина»). В литературных кругах он уже считался мэтром. Ахматова же в то время была ещё никому не известна, одно из её стихотворений напечатал в парижском журнале «Сириус» (под инициалами А.Г.) именно Гумилев. Он же помог ей отобрать из 200 стихотворений те 46, что и составили первую книгу Ахматовой «Вечер».

В том же знаменательном 1910 году она уехала в Париж. Там произошло её знакомство с Модильяни, тогда ещё совершенно безызвестным молодым художником. В воспоминаниях о нем, написанных в старости, Ахматова произнесла фразу о «легком предрассветном часе». Так она называла свою поэтическую юность – первые стихи, любовь, предощущение славы.

Легкий предрассветный час был, но он словно бы и не был: он должен был быть, как была молодость, озвученная и облагороженная «таинственным песенным даром», ещё почти не мучительным в ту пору. По складу своего таланта Ахматова открывала мир с помощью такого чувствительного инструмента, дарованного ей природой, что все звучащие и красочные подробности вещей, жестов и событий легко и естественно входили к ней в стихах, наполняя его живой, упругой и даже полудетски праздничной силой жизни:

Жарко веет ветер душный,

Солнце руки обожгло,

Надо мною свод воздушный,

Словно синее стекло.

Сухо пахнут иммортели

В разметавшейся косе.

На стволе корявой ели

Муравьиное шоссе.

Пруд лениво серебрится,

Жизнь по-новому легка…

Кто сегодня мне приснится

В легкой сетке гамака?

(Жарко веет ветер душный…)

Поэтическое слово молодой Ахматовой, автора вышедшей в 1912 году первой книги стихов «Вечер», было очень зорким и внимательным по отношению ко всему, что попадало в поле её зрения. Красочная, вещная плоть мира, его чтение материальные контуры, цвета, запахи, штрихи, обыденно – обрывочная речь – все это не только бережно переносилось в стихи, но и составляло их собственное существование, давало им дыхание и жизненную силу. Уже современники заметили, какую необычно большую роль играла в стихах юной поэтессы строгая, обдуманно локализованная житейская деталь. Она была у неё не только точной, она подчас осуществляла весь замысел стиха, так что, подобно замку, держала на себе всю постройку произведения. Эти детали, смело введенные прозаизмы, а главное, та внутренняя связь, какая всегда просвечивает у неё между внешней средой и постоянно бурной жизнью сердца, - все живо напоминает русскую реалистическую классику, не только романную, но и новеллистическую, прозаическую и стихотворную (Пушкин, Лермонтов, Тютчев, позднее – Некрасов).

Имя молодой Ахматовой тесно связано с акмеизмом – поэтическим течением, начавшим оформляться в 1910 году, когда она начала публиковать свои стихи. Основоположниками акмеизма были Н.Гумилев и С.Городецкий, к ним примыкали также О.Мандельштам, В.Нарбут, М.Зенкевич, Н.Оцуп и некоторые другие поэты, провозгласившие необходимость частичного отказа от некоторых заветов символизма. К 1909 году символисты утратили имевшуюся у низ ранее общность и пришли к тяжелому и болезненному внутреннему кризису, свидетельствовавшему о распаде этого некогда широкой литературно-общественной группы. Отдельные крупные мастера, составлявшие гордость и силу школы, пошли настолько разными путями, что объединение их под именем одного течения все более и более представлялось чистейшею условностью.

Акмеисты поставили своей целью реформировать символизм, главной бедой которого, с их точки зрения, было то, что он «направил свои главные силы в область неведомого». Мир должен предстать таким, каков он есть, - зримым, вещным, плотским, живым и смертным, красочным и звучащим.

Это первое условие акмеистического искусства, то есть его трезвость и здравая реалистичность взгляда на мир, должно было, по мысли основоположников нового течения, сказаться и на форме их произведений. Туманная зыбкость, неопределенность и текучесть слова, столь свойственные символистам, должны были смениться четностью и определенностью словесных значений, слово должно было обозначать то, что оно обозначает в реальном языке реальных людей: конкретные предметы и конкретные свойства.

Если символисты, исповедовавшие принцип Верлена «музыка прежде всего», насыщали свои стихи интенсивным музыкальным началом, то акмеисты не признавали такой беспредельной самоценности стихов и словесной мелодии и тщательно заботились о логической ясности и предметной честности стиха. Но акмеисты признавали символизм своим «достойным отцом» и выступали лишь против того, что в нем безнадежно обветшало, в частности, нарочитой неясности и невнятности стиха, обволакивающего реальный мир туманной пеленой мистических иносказаний.

Ранее творчество Анны Ахматовой внешне легко укладывалось в рамке акмеизма: в её стихах легко найти ту предметность и четность очертанию, о которых писали в своих манифестах Н.Гумилев, С.Городецкий, М.Кузьмин и другие.

Сама Ахматова до последних дней своей жизни очень высоко ценила роль акмеизма и в своей собственной жизни, и в литературе той эпохи. Она не переставала называть себя акмеисткой. Она пошла в этой группе поддержку важнейшей стороне своего таланта – реализму, научилась точности поэтического слова и отграненности самого стиха.

Лирика Ахметовой периода первых книг («Вечер», «Четки», «Белая стая») – почти исключительно лирика любви. Её новаторство как художника проявилось первоначально именно в этой традиционно вечной, многократно и, казалось бы, до конца разыгранной теме.

Новизна любовной лирики Ахматовой бросилась в глаза современникам чуть ли не с первых её стихов, опубликованных ещё в «Аполлоне». Каждая книга её стихов представляла собой как бы лирический роман. Не случайно Мандельштам возводил истоки её творчества не к поэзии, а к психологической прозе XIX века, утверждая, что не было бы Ахматовой, не будь Толстого и «Анны Карениной», Тургенева с «Дворянским гнездом», всего Достоевского и отчасти даже Лескова.

Нередко миниатюры Ахматовой были, в соответствии с её манерой, принципиально не завершены и походили не столько на маленький роман в его традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца к заставляющей читателя додумывать то, что происходило между героями прежде.

Хочешь знать, как все это было? –

Три в столовой пробило,

И прощаясь, держась за перила,

Она словно с трудом говорила»

«Это все…Ах, нет, я забывала,

Я люблю вас, я вас любила

Ещё тогда!»

(Хочешь знать, как все это было?)

Ахматова часто предпочитала «фрагмент» связному, последовательному и повествовательному рассказу, так как он дал прекрасную возможность насытить стихотворение острым и интенсивным психологизмом, кроме того, фрагмент придавал изображаемому своего рода документальность: перед нами не то отрывок из отчаянно подслушанного разговора, не то оброненная записка, не предназначавшая для чужих глаз.

Нередко стихи Ахматовой напоминают беглую и как бы даже не обработанную запись в дневнике.

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

…А я была его женой.

(Он любил…)

В любовный роман Ахматовой входила эпоха – она по-своему озвучивала и переиначивала стихи, вносила в них ноту тревоги и печали, имевших более широкое значение, чем собственная судьба. Любовная лирика Ахматовой завоевывала все новые и новые читательские круги, не переставая быть объектом восхищенного внимания тонких ценителей, явно входила из, казалось бы, предназначенного ей узкого круга читателей.

О том, что любовная тема в произведениях Ахматовой намного шире и значительнее своих традиционных рамок, написал в статье 1915 года молодой критик Н.В. Недоброво. Он по сути был единственным, кто понял раньше других подлинную масштабность поэзии Ахматовой, указав, что отличительной чертой поэтессы не слабость и надломленность, как это обычно считалось, а, наоборот, исключительная сила воли. В стихах Ахматовой он усмотрел «лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жесткую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную».

Ахматова повествовала о горести и блужданиях, обидах своей любви. Эти лаконичные признания, полные внутренней экспрессии, похожие на безмолвную исповедь одинокого страдающего сердца, повествовали, независимо от намерений автора, и о своей эпохе, становились её документами.

Её основное поэтическое ощущение тех лет – ощущение крайней непрочности бытия, близости неотвратимо надвигающейся катастрофы. Ощущение непрочности бытия является главным и определяющим в её лирике предреволюционных лет. Исследователи заметили, что, например, слово «душный» встречается у неё так часто, словно это постоянный эпитет, неотрывный от самого мира, воспроизведенного в стихах. Надо сказать, что вообще мотив замкнутости, отъединенности и даже как бы тюремности является одним из самых громких в её дореволюционной лирике.

Навсегда забыты окошки

Что там – изморось или гроза? –

(Все мы бражники здесь, блудницы)

читаем мы в одном из стихотворений «Чётой». А в другом снова:

Ты пришел меня утешить, милый,

Самый нежный, самый кроткий.

От подушки приподняться нету силы,

А на окнах частые решети.

(Ты пришел меня утешить, милый)

Характерно, что образ Смерти – избавительницы чаще всего является воображению Ахматовой в ноанновской грозе и буре, посреди едва ли не апокалипсических бедствий и всеобщих катастроф.

Казалось мне, что туча с тучей

Сшибается где-то в высоте,

Как ангелы, сойдут ко мне.

(Как страшно изменилось тело…)

В её стихах возникали трагические мотивы мгновенности и бренности человеческой жизни, греховной в своей слепой самонадеянности и безнадежно одинокой в великом холоде бесконечности.

Помолись о нищей, о потерянной,

О моей живой душе,

Ты, в своих путях всегда уверенный,

Свет узревший в шалаше…

(Помолись о нищей, о потерянной.)

Она искала спасения в красоте природы и в поэзии, в самозабвенности минутной житейской суеты и в длинных путешествиях к великим городам и нетленным сокровищам культуры.

Вместо мудрости – опытность, пресное,

Неутоляющее питье…

(Вместо мудрости – опытность…)

В её стихах немало любовно написанных русских пейзажей, согретых трогательной и верной привязанностью, глубоким и острым чувством. Чисто русская тема уязвленной совести часто вспыхивают и разгорается у неё именно от соприкосновения всегда напряженного поэтического чувства с пейзажем, наедине с Родиной, когда, уйдя от городских событий, она оказалась наедине с природой.

Все более властно заявляла в её поэзии тема Родина. Начавшись с полупризнаний, озвученных в лермонтовских мотивах «странной любви», эта тема становится постоянной спутницей многих сюжетов, рассказываемых в стихах «Белой стаи», «Подорожника», затем «Anno Domino» и других – вплоть до последних произведений.

Тема Родины, все более властно год от года входившая в её творчество, тема, бывшая для неё, как показало время, органичной, помогла её в годы первой мировой войны занять позицию, заметно отличавшуюся от официальной пропагандистской литературы.

Война и революция (1914 – 1917гг.)

Война в представлении Ахматовой всегда была великим бедствием, трагедией и злом. Трагическое время требовало от поэтессы обращения к прошлому, к мировым гуманистическим традициям, к величественной и страшной истории России. Судьба Родины становится центром ахматовской скорби. Картины войны даются через скупые зарисовки пожарищ: «можжевельника запах сладкий // от горящих лесов летит». Муки окровавленной земли сопоставимы только с мучениями христианских святых: «Ранят тело свое пресвятое, // Мечут жребий о ризах твоих». А вера Ахматовой в Россию соотносима с милосердием Божьей Матери:

Только нашей земли не разделит

На потеху себе супостат:

Богородица белый расстелет

Над скорбями великими плат.

В стихотворении «Молитва», поражающем силой сомоотреченного чувства, она молит судьбу о возможности принести в жертву России все, что имеет, - жизнь свою и жизнь своих близких:

Дай мне горькие годы недуга,

Задыханья, бессонницу, жар,

Отыми и ребенка, и друга,

И таинственный песенный дар –

Так молюсь за твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

Глубина и богатство духовной жизни, серьезность и высота моральных требований неуклонно выводили Ахматову на дорогу общественных интересов. Все чаще в стихах появляется образ России.

Своего рода итогом пройденного Ахматовой до революции пути считается её стихотворение «Мне голос был», написанное в 1917 году. Оно сразу же провело отчетливую линию между Ахматовой и эмигрантами, покинувшими Россию после Октября, а также и некоторым из тех, кого называли внутренними эмигрантами, то есть по каким-то причинам не уехавшими, но яростно враждебными по отношению к России, вступившей на иной путь. Главное, что отделяло Ахматову от эмигрантов, это чувство патриотизма. Она осуждала гражданскую вону, как осуждала всякую войну, причем эта война казалась ей более ужасной, что сочеталось с интервенцией иностранных держав и велась людьми, принадлежавшими одному отечеству.

То, что рождался новый мир, что пришел новый Век, означенной переоценкой ценностей и созиданиям новых отношений, это Ахматова и многие другие художники полностью принять не могли. Марина Цветаева, подобно Ахматовой, отказалась делить людей единой нации на каких-то «красных» и каких-то «белых» - она предпочитала плакать и скорбеть о тех и о других.

В стихотворении «Мне голос был» Ахматова выступила как страстный гражданский поэт яркого патриотического звучания. Это одно из самых ярких произведений периода революции. В нем нет ее понимания, нет ее принятия, но в нем страстно прозвучал голос той интеллигенции, которая ходила по мукам, ошибалась, сомневалась, искала, отвергала, но посреди этого круговорота уже сделала свой главный выбор – осталась вместе со своей страной, своим народом.

Он говорил: «Иди сюда,

оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Строгая, приподнятая библейская форма стихотворения, заставляющая вспомнить пророков – проповедников, и самый жест изгоняющего из храма (жест этот почти зрительно создается интонацией стиха) – все в данном случае удивительно соразмерно своей величественной и суровой эпохе, начинавшей новое летоисчисление. А.Блок очень любил это стихотворение и знал его наизусть. Это была вершина, высшая точка, достигнутая поэтессой в первую эпоху её жизни.

Поэма «Реквием»

Главным творческим и гражданским достижением Ахматовой в 30-е годы явилось создание его поэмы «Реквием», непосредственно посвященной годам «большого террора» - страданиям репрессированного народа.

«Реквием» состоит из десяти стихотворений, прозаичного Предисловия, названного Ахматовой «Вместо Предисловия», Посвящения, Вступления и двухчастного Эпилога. Поэме, кроме того, предпослан эпиграф из стихотворения «Так не зря мы вместе бедовали»…Ахматова решительно отказывалась снять эпиграф, так как он, с силой чеканной формулы, бескомпромиссно выражал самую суть её поведения – как писателя и гражданина, она действительно была вместе с народом в его беде и никогда не искала защиты у «чуждых крыл» - ни тогда, в 30-е годы, ни позже, в годы ждановской расправы.

О жизненной основе «Реквиема» и его внутренней цели Ахматова рассказала в прозаическом Прологе, названном е. «Вместо Предисловия».

«В тогдашние годы ежовщины, - пишет она, - я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом):

А это вы можете описать?

И я сказала:

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что было некогда её лицом».

В этом маленьком отрывке зримо вырисовывается эпоха, Характерна сама лексика: Ахматову не узнали, а «опознали», губы у женщины «голубые» от голода и нервного истощения, все говорят только шёпотом. Предисловие помогает понять, что поэма написана, как когда-то «Реквием» Моцарта, « по заказу». Женщина с голубыми губами торжество справедливости, правды. И Ахматова берет на себя этот заказ, этот тяжкий долг, нимало не колеблясь, ведь она будет писать обо всех, в том числе и о самой себе.

«Реквием» создавался в разные годы. Даты под стихотворениями, составляющими поэму, разные: «Посвящения» домечено мартом 1940 года, две части «Вступления» - осенью 1935-го, вторая – шестая части того же «Вступления» - 1939-м, «Приговор» - тоже 1939-м, но с указанием «вето», «К смерти» - 19 августа 1939-го; «Уже безумие крылом», являющиеся девятой частью «Реквиема», имеет дату 4 мая 1940 года с указанием «Фонтанный дом»; «Распятие», печатающееся в «Реквиеме» без даты, имеет в отдельных публикациях дату 1938 – 1939, поскольку оно состоит, как известно, из двух частей, наконец, «Эпилог», также являющийся двухчастным произведением, обозначен мартом 1940 года с указанием «Фонтанный Дом» Таким образом, почти весь «Реквием» написан в 1935 – 1940 годах, только «Вместо Предисловия» и эпиграф помечены 1957 и 1961 годами.

Все эти даты (кроме эпиграфа и заметки «Вместо Предисловия») связаны у Ахматовой с трагическими пиками горестных событий тех лет: арестом сына в 1935 году, вторым арестом – в 1939, вынесением приговора, хлопотами по делу, днями отчаяния…

Эта монументальная поэма органически примыкает ко всем «плачам», скорбным молениям Ахматовой, и летописи ее утрат. Это – поэма с уникальной композицией, со строгой выверенностью в чередовании эпических и лирических фрагментов, со сложным обрамлением – «Эпиграфом», «Вместо Предисловия», «Эпизодом». В «Реквиеме» десять главок. Важно также появление в поэме скорбной, нежной лирической главки, своего рода «передышки» после начальных громовых, устрашающих глав и строк:

Тихо льется тихий Дон,

Желтый месяц входит в дом…

Да это почти моцарская «Lacrimosa», часть его «Реквиема», тоже следующая после грозной «Dies irae» (День гнева). Именно в этой части Ахматова говорит о своем сиротстве:

Эта женщина больна,

Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

По законам реквиема построена вся первая часть великой поэмы.

Её образуют «Посвящения», «Вступление» и фрагменты «Уводили тебя на рассвете»… Ахматова немногословна, она способна уловить и будничные говоры жизни, в этой части воссоздает множество штрихов, остановившееся время. Она говорила о всеобщем оцепенении, замирании, о том, как поражены все окружающие грандиозностью вселенского горя, беды. «И ненужным привеском болтался / Возле тюрем твоих Ленинград» - это предельно заостренное выражение отмирания, остановки, скованности жизни. «Привесок» - нечто оторванное, приложенное к целому. Горе придавило и объединило всех, до этого живших отчужденно и беззаботно. Какой-то космический вихрь проносится над головами, и от него некуда укрыться. Даже небеса исчезли: «Небеса расплавились в огне» (это уже в X главе). Но этот ветер смерти – не моцартовский «Dies irae», а нечто содеянное людьми, уничтожающее их же, превращающее Ленинград в ненужный «привесок» к «преисподней», даже останавливающее Неву:

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними «каторжные норы»

И смертельная тоска.

Рифмы «затворы – норы», как и шины «черных марусь» (т.е. арестных машин, «воронков»), наконец, удивительно разговорный самоупрёк героини из очереди перед тюрьмой («показать бы тебе, насмешнице») – это предельно земные, точные знаки остановившегося времени.

Остановившееся, застывшее время передается в поэме через мелодию глубочайшей печали и образы открывшейся бездны, выражается апокалипсическими подробностями: «ключей постылый скрежет», «одичалая столица», «осатанелые лета», «звезды смерти стояли над нами», «у божницы свеча оплыла».

При создании образа вечного Безмолвия, Молчания Ахматова отходит от традиций реквиема – мессы: в её образе Молчания, Покоя почти нет темы смирения, примеряющей тишины вечного покоя.

Анна Ахматова создает два отчетливых встречных течения чувств, два противоречия. С одной стороны, она как бы следует поэтике реквиема», признает, что тот «покой вечный», который она вымаливает для мучеников, воздействует и на неё. Отсюда и призыв, само-приказ к успокоению, к беспамятству: «У меня сегодня много дела: / Надо память до конца убить, / Надо, чтоб душа окаменела…» Этот поток чувств порождает в итоге символ окаменения, застылой (а потому нерушимой) Памяти. Все линии лирического сюжета сходятся в итоге в образе онемевшего памятника. Этот символ Горя отчетливо виден с любой точки поэмы.

Но с другой стороны, ахматовский монумент, холодный камень, её безмолвный памятник – это стонущий камень, гневно протестующий. В нем сохранено биение жизни, лишь на время оцепеневшей, вся сила надежды. «Окаменелое страданье», каменное слово приговора бессильны перед нравственным подвигом, перед всесильной стихией жизни.

В заключительных главах поэмы Ахматовой возникает картина необычного горя, хотя и грандиозного, а горя, связанного с преступным путем России, звучат «плачи», несущие в себе надежду, выход к свету. Ахматовское «распятие», возле которого «хор ангелов великий час восславил» (т.е. час близкого воскрешения), - это неожиданное для всего атеистического времени 30-х годов высочайшее молитвенное утешение. Оно лирическое, интимное и эпическое одновременно. «Распятие» можно считать поэтико-философским центром всего произведения, хотя и помещено оно непосредственно перед «Эпилогом».

«Эпилог», состоящий их двух частей, возражает читателя к мелодии и общему смыслу «Предисловия», и «Посвящения». Вторая, заключительная его часть развивает тему Памятника, хорошо известную в русской литературе по Державину и Пушкину, но приобретенную под пером Ахматовой совершенно необычный – глубоко трагический – облик и смысл. Никогда – ни в русской, ни в мировой литературе не возникало столь необычного образа – Памятника Поэту, стоящему, по его желанию и завещанию у тюремной стены. Это – поистине памятник всем жертвам репрессий, замученных в 30-е и в иные страшные годы:

…А если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,

Но только с условием – не ставить его

Ни около моря, где я родилась:

Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часов

И где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсь

Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверь,

И выла старуха, как раненный зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век,

Как слезы, струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,

И тихо идут по Неве корабли.

(Реквием)

«Реквием» Ахматовой – подлинно народное произведение, не только в том смысле, что он отразил и выразил великую народную трагедию, но и по своей поэтической форме, близкой и народной притче. Сотканный из простых, «подслушанных» слов, он с большой поэтической и гражданской силой выразил свое время и страдающую душу народа.

«Реквием» не был известен ни в 30-е, ни в последующие годы, как, впрочем, не были известны и многие произведения тех лет. Но он навеки запечатлел свое время и показал, что поэзия продолжала существовать даже и тогда, когда «поэт жил с зажатым ртом». Задушенный крик стомиллионного народа оказался услышанным – в этом великая заслуга Ахматовой.

В годы Великой Отечественной войны.

Великая Отечественная война советского народа, которую он вел на протяжении четырех долгих лет с германским фашизмом, отстаивая как независимость своей Родины, так и существование всего цивилизованного мира, явилась новым этапом и в развитии советской литературы.

Война застала Ахматову в Ленинграде, она видела первые жестокие удары, нанесенные сколько раз воспетому ею городу. Уже в июле появляется знаменитая клятва:

И та, что сегодня прощается с милым, -

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит.

Муза Ленинграда надела в те тяжелые времена военную форму, и Ахматовой она являлась тогда в суровом, мужественном обличье.

Поэтесса не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эвакуированной и живя за тем в течение трех лет в Ташкенте, не переставала думать и писать о покинутом городе. Зная о муках блокадного Ленинграда лишь из рассказов, писем и газет, поэтесса чувствовала себя, однако обязанной оплакивать великие жертвы любимого города. Некоторые ее произведения этого времени по своему высокому трагизму перекликаются со стихотворениями Ольги Берггольц и других ленинградцев, остававшихся в кольце блокады. Слово «плакальщица», появилось применительно к Ленинграду именно у Ахматовой. Этому слову она придавала высокое поэтическое значение. Её стихотворные реквиемы включали в себя слова ярости, гнева и вызова:

А вы, мои друзья последнего призыва!

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Нал вашей памятью не стыть плакучей ивой,

И крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена!

Ведь все равно - вы с нами!..

Все на колени, все!

Багряный хлынул свет!

И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами –

Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

(А вы, мои друзья последнего призыва!..)

Конечно, у Ахматовой нет прямых описаний войны – она ее не видала. Но ее произведения дороги тем, что они выражали чувства сострадания, любви и скорби, шедшие тогда к Ленинграду со всех концов страны.

Характерно, что в ее военной лирике главенствует слово «мы». «Мы сохраним тебя, русская речь», «мужество нас не покинет», «нам родина пристанище дала» - таких строк, свидетельствующих о новизне восприятия Ахматовой и о торжестве народного начала, у нее немало.

Родиной оказались не только Петербург, не только Царское Село, но и вся огромная страна, раскинувшаяся на беспредельных и спасительных азиатских просторах:

Мы знаем, что нынче лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах.

И мужество нас не покинет.

Не страшно под рулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, -

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

(Мужество)

«Бесстрастию» времени здесь противопоставляется напряженность воли и чувств людей, принимающих на себя бремя ответственности и совершающих выбор. Выделенное логическим ударением слово наших отражает неотвратимо приблизившийся переломный момент истории. Повтор слов (час-часы, мужества-мужество) подчеркивает взаимодействие разных значений слова (час – пора выбора и час – указание на время на символических часах; мужество – стойкость духа в беде, терпение, противопоставление указанию, и мужество – храбрость, бесстрашие). В стихотворении присутствуют отрицательные оценочные конструкции, раскрывающие природу подлинного бесстрашия и определяющие меру, цену истинного мужества, в основе которого – самоотречения. («Не страшно под пулями мертвыми лечь, не горько остаться без крова…») Здесь Ахматова использует прием свернутого противопоставления, на которое указывает тире.

Особую роль в ритмической, графической семантической композиции текста играет последняя строка, состоящая из одного, специально выделенного слова навеки. Это слово не имеет рифмы и поэтому обладает особой силой. Оно связано с мотивом времени. Таким образом, показано движение от настоящего к будущему к вечному. Такая организация текста подчеркивает веру поэта в победу, в спасение Родины. Анна Ахматова говорит о всеобщем и о своем личном, заключенном в нем: свободное и чистое слово – это сфера жизни и деятельности поэта, это его личностная сущность и это национальная культура народа. Так личное сливается с общественным, и именно это окрашивает высокий строй стихотворения пафосом неподдельной искренности, лишенной какой-либо фальши.

Стихи конца войны преисполнены у Ахматовой солнечной радости и ликования. Но поэтесса не была бы сама собой, если бы даже в эти счастливые дни не помнила о великих жертвах и страданиях, принесенных народом во имя свободы Отечества. С стихотворении «Памяти друга» она писала:

И в День Победы, нежный и туманный,

Когда заря, как зарево, красна,

Вдовою у могилы безымянной

Хлопочет запоздалая весна.

Она с колен подняться не спешит,

Дохнет на почку и траву погладит,

И бабочку с плеча на землю ссадит,

И первый одуванчик распушит.

По-видимому, это одно из самых мудрых, и в своей мудрости прекрасных стихов о нашей Победе. Весенний, знобкий воздух, сквозящий в строчках этого восьмистишья, говорит нам об освеженном пространстве того незабываемого времени больше многих других фанфарных и громких стихов. В образ Победы – Вдовы – разве не относится он сразу ко многим и многим миллионам вдов, сирот, калек и несчастных, вынесших концлагеря и тюрьмы, оккупации и блокады?

Годы войны стали для Ахматовой временем познания истинных возможностей собственной поэзии. Рассказывая в одном из стихотворений в Ленинград, она написала:

Белым камнем тот день отмечу,

Когда я о победе пела,

Когда я победе на встречу,

Обгоняя солнце, летела…

На сотни верст, на сотни миль,

На сотни километров

Лежала соль, шумел ковыль,

Чернели рощи кедров.

Как в первый раз я на нее,

На Родину, глядела.

Я знала, это все мое –

Душа моя и тело.

(С самолета)

Это взгляд из окна самолета, но это нечто несравненно больше: взгляд с той действительно высокой точки зрения, которую обрела Ахматова в годы Великой Отечественной войны, с точки зрения поэта – гражданина, поэта – патриота.

«Я знала: это все мое…» - здесь исходная позиция, с которой началась новая полоса в творчестве поэтессы. Расширившийся диапазон лирики, новое виденье мира, пора высокого гражданского возмужания – все это не могло не внести в ее творчество новых замыслов и поисков новых стихотворных форм. Когда читаешь ахматовские стихи военной поры, невольно обращаешь внимание, как упорно и чуть ли не независимо от автора объединяются они в отдельные лиро-эпические группы, напоминающие поэмы. Таковы, например, «Луна в зените» или маленький триптих, посвященный Блоку и тоже начатый в годы войны. Ахматова неуклонно шла к новым формам эпического облика.

Последние годы

Анна Ахматова была великой трагической поэтессой и глубоким художником, который застал великую эпоху. Она прошла большой творческий путь, перенесла тяжелые невзгоды, отразившиеся как в «Реквиеме», так и в некоторых стихах послевоенных лет.

В послевоенные годы она многое вспоминала, но ее воспоминания не похожи были на мемуары, созданные на досуге; бескомпромиссно и сурово она осудила и в «Поэме без героя», и в других произведениях некогда воспетую и его эпоху.

Блуждание Памяти и Совести по кромешным далям давно отзвучавших времен неизменно проводили ее в день сегодняшний, к нынешним людям. Историзм мышления являлся главным героем поэтического рассуждения, основной отправной точкой всех мемуарных ассоциаций.

В это время Ахматова занялась исследованием творчества А.С. Пушкина. Она гордилась, что принадлежит к почетной когорте исследователей творчества по праву автора научных работ о жизни и творчестве Пушкина. С необыкновенной живостью и новизной предстал великий поэт в освещении Ахматовой. Её творческая интуиция, путь к Пушкину не извне, а изнутри творческого мира – вот это и был очень человечный, чуткий ахматовский «пушкинизм».

Поздние стихи Ахматовой, по-пушкински просветленные и мудрые, заметно более гармоничны и музыкальны, чем прежние. В них вошла несвойственная раньше напевность, встречаются, хотя и редко, даже внутренние рифмы, делающие стих легким, как бы плавно скользящим:

И лебедь, как прежде, плывут сквозь века,

Любуюсь красой своего двойника.

И замертво спят сотни тысяч шагов

Врагов и друзей, друзей и врагов.

И шествию теней не видно конца

От вазы гранитной не видно дворца.

Там шепчутся белые ночи мои

О чьей-то высокой и тайной любви.

И все перламутром и яшмой горит,

Но света источник таинственно скрыт.

(Летний сад)

Лирике Ахматовой был свойственен глубокий психологический подтекст, что зримо сближает ее с определенными художественными исканиями XX века. Но за этими ахматовскими поисками и находками неуклонно и неотторжимо возвышается величественная гряда русской классической литературы XIX века.

Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Толстой – вот основные имена и предтечи ахматовской поэзии, которая с самого начала была пристально внимательна к великому наследию человеческой культуры.

В поздней лирике, особенно в той, что носит почти дневниковый характер, усиливается ахматовская фрагментарность. Иногда кажется, что она разговаривает с листом бумаги, с самой собой, с небом и богом. Она добирается с помощью своих фрагментов и недоговоренностью до подсознания, до той области, которую она называла душой. Мир всегда был для нее особым – не таким, как видят его все. В старости она видит его не просто неустойчивым, чреватым и наполненным бедами, но трагическим и разбитым на части, на куски, на глыбы и обломки. Как никому из других поэтов, Ахматовой было суждено запечатлеть эту раздробленность, расколотость мира, которого даже, может быть, уже нет, - он существует лишь в нашем инерционном сознании.

Но может быть, все это мрачное, исполненное тягостных предчувствий ощущение – лишь даль возрасту, когда все напоминает лишь о смерти? Все это не случайно. Её признания о «тайном знанье», о «последнем часе», о «незримом потоке бытия», о том, что мир видится его странно прозрачным, так что и сама тьма – прозрачна и потому как бы светла…Такие признания у нее слишком многочисленны. Они как бы создают особую музыку позднего ахматовского стиха, они похожи на знаки некоего последнего знания о мире, дарованного ей на краю жизни.

Читая стихи поздней Ахматовой, мы не можем не чувствовать, что ее мрак не пессимистичен, он – трагичен. Ее последние стихи, в особенности те, что навеяны комаровской природой, все время внимательно и бережно останавливаются на тех мелочах и приметах жизни, где сквозит прелесть и очарование. Она всматривается в эти приметы с грустью, но и с благодарностью: ведь жизнь еще продолжается и, может быть, по каким-то высшим законам, она не оборвется, не соскользнет в пропасть, уже вырытую человеческим неразумием.

Когда-то в молодости, в «Эпических мотивах» она писала о том, что в старости, в нищете, в болезнях, на грани смерти она, возможно, вспомнит мягкий зимний снег, медленно поднимающийся кверху:

…И я подумала: не может быть,

Чтоб я когда-нибудь забыла это.

И если трудный путь мне предстоит,

Вот легкий груз, который мне под силу

С собой взять, чтоб в старости, в болезни,

Быть может, в нищете – припомнить

Закат неистовый, и полноту

Душевных сил, и прелесть милой жизни

(Эпические мотивы)

Прелесть милой жизни постоянно преодолевала мрак ее последних стихов. Возможно, на краю жизни она именно легкий груз взяла с собой, живые очертания царскосельских садов, комаровские сосны. А нам она оставила поэзию, где есть все – и мрак жизни, и глухие удары судьбы, и отчаяние, и надежда, и благодарность солнцу, и «прелесть милой жизни».

В 1964 году в Италии Ахматовой была вручена премия «Этна Таормина» за сборник стихов, который состоял из стихов разных лет. В 1965 году в Лондоне Ахматовой вручили почетную мантию доктора Оксфордского университета как величайшей из современных русских стихотворцев, чья поэзия и собственная судьба отразила судьбы русского народа.

Трудным и сложным был путь Анны Ахматовой. В её жизни и творчестве мы ощущаем «бег времени», находим не внешние исторические аксессуары пережитой, переживаемой эпохи, а живые чувства, предвидения и прозрения проницательного художника. И многим еще предстоит эта духовная, историческая необходимость – открыть для себя Ахматову.

Похожие работы:

«Выступление председателя Ставропольской краевой организации Профсоюза работников народного образования и науки Российской Федерации Манаевой Лоры Николаевны в рамках краевой августовской педагогической конференции на круглом столе 22.08.2016г.

Война застала Ахматову в Ленинграде. В августе и сентябре, уже во время блокады, она оставалась в городе. Поэтесса Ольга Берггольц вспоминала: «С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо она несла дежурство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища...» Тогда же, в сентябре 1941 года, когда Ленинград постоянно бомбили, поэт выступала на радио, по словам О. Берггольц, «как истинная и отважная дочь России и Ленинграда». В октябре больную Ахматову эвакуировали из осаждённого города. Об этом времени она вспоминала: «До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий зной древесная тень и звук воды. А ещё я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела.

В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград».

Великую Отечественную войну Ахматова восприняла как искупление народом греха революции и безбожия. Её стихи военных лет выдержаны в духе советской поэзии и снова появляются в печати. Стихотворение «Мужество» было напечатано в газете «Правда» 8 марта 1942 года:

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова, -
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

«Великое русское слово» выступает как символ народа. Стихотворение обращено к вечному, и эта главная идея сконцентрирована в его последнем слове - «навеки». Идея «Мужества» и других военных стихов Ахматовой не сводится к пафосу борьбы с врагом, она заключается в том, что народ совершает небывалый подвиг во имя духовной свободы.

Ахматова в годы войны пишет не о себе, а о женщине вообще, матери, для которой все дети - родные: первый дальнобойный немецкий снаряд в Ленинграде «равнодушно гибель нес / Ребёнку моему», словно о родном (и живом: «Постучись кулачком - я открою») пишет она в эвакуации о погибшем иод бомбами маленьком сыне её соседей по Фонтанному Дому («Памяти Вали», 1942), и даже старинная статуя в Летнем саду, заботливо укрываемая землёй, для неё «доченька» («Nox. Статуя “Ночь” в Летнем саду», 1942).

В 1946 году Ахматова снова попала в немилость к партийному руководству: после выступления секретаря ЦК ВКП(б) А. Жданова вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», в котором поэзию Ахматовой обвинили в безыдейности, отсутствии воспитательного начала. Поэта исключили из Союза писателей. Весь тираж уже напечатанного в 1946 году нового сборника её стихов (10 ООО экземпляров) был уничтожен. Ахматову вновь перестали печатать, она бедствовала. Многие прежние знакомые, увидев Анну Андреевну на улице, переходили на другую сторону, и лишь немногие друзья продолжали общение с ней. Но она вынесла всё с достоинством.

В конце 1950-х годов запрет с имени Ахматовой был снят. В 1958 и 1961 годах вышли небольшие сборники её стихотворений, а в 1965 году - итоговый, самый большой прижизненный сборник «Бег времени».

В первом стихотворении цикла «Тайны ремесла» - «Творчество» - воссоздаётся таинство рождения произведения: «И просто продиктованные строчки / Ложатся в белоснежную тетрадь». Внимание поэта задерживают разные звуки, из которых возникают тональность, настроение будущего стихотворения. Вокруг единственного, «всё победившего» звука так тихо, что «слышно, как в лесу растёт трава». И наконец поэт «начинает понимать» прозвучавшее в мире слово. Истинно художественное произведение Ахматова всегда воспринимала как «продиктованное» кем-то, «подслушанное» у музыки, природы, Музы.

Подумаешь, тоже работа, -
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за своё.
Поэт, 1959